Что-то давит. Темно. Давит, я не могу дышать. Жесткая тряпка на лице. Воздуха мне! Наверно, я уже умер.
Свет и воздух! Мои крошечные легкие жадно наполняются воздухом. Я живу!
Все эти слова я выучу потом, когда вырасту, когда меня научат говорить. Я говорю на нескольких языках, но не могу точно описать то чувство, когда тебя, заживо похороненного, достают из земли. Не на одном языке я не могу подобрать слова, чтобы поделится с вами ощущением теплой груди и благодатного соска кормилицы во рту, что наполняет меня молоком.
Слова, языки, рукописи, тайные знания – все это будет потом. Сейчас я принесен в храм. Я жив, я принят, я буду жить. Пройдут годы, многое забудется, но я буду помнить мой вздох второго рождения и глоток молока моей кормилицы, которая служила Деметре… а может она и была Ею?! Все мы кем-то были и кем-то будем. В этой жизни я буду жрецом.
За хозяйственными буднями пролетело детство, за учебой и службой пролетела юность. Я привык к тому, что тишина сменяется звуками гимнов, что расписные стены превращаются в непроглядную тьму подземелий. Я узнал, что ядами можно исцелять, а словами убивать.
Наш храм – маленькая копия прекрасного мира, где жизнь и смерть танцуют рука об руку свой вечный танец. Белые одежды неофитов светлы и чисты. Юноши похожи на новые амфоры, не познавшие ни сладости вина, ни горечи масла. Они стремятся наполниться и познать. На серых одеждах служек часто видны следы их работы – то воск, то глина, то краска. Их жизнь суетна, полна забот и волнений. Они стремятся успеть. Черные одежды жрецов таинственны и неспешны, как их хозяева, вместившие в себя все краски мира, хранящие ценное и важное под покровом тайны. Стремления жрецов – это стремление самой Силы, кто смог познать эту тайну?
Я прожил долгую жизнь, видел людей, страны, чудеса… Порой и сам их творил. Я сижу и размышляю над главной тайной – кто я? Я многое помню, и это многое давит на меня тяжелым грузом времён и миров. Я многое не помню, и эти провалы памяти, как сухие заброшенные колодцы, ведут в темноту неизвестности. Кто я? Я умирал от голода, я разрушал города, я создавал миры и кормил щенка хлебом. Жрец, нищий, воин, мать, я – ребенок и старик, я – та, что набирала воду у реки, я – поющий колыбельную и я – плачущий в бессильной злобе.
«Я» удивленной песчинкой восхищается бесконечным миром. «Я» тоненькой корочкой покрывает непроглядный мир. За всем этим наблюдает Пустота.
Когда я умру, отнесите меня в оливковую рощу. Пусть мое тело будет там, Пустоте оно ни к чему.
.
.